- Доктор; хотя "его имя Вернер, но он русский". Когда-то "имел практику в Москве". "Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые нравятся впоследствии, когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой". "Вернер был мал ростом и худ и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета". - Вернер "страстно любил женщин". Он как-то сравнил их с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем "Освобожденном Иерусалиме". "Только приступи, - говорил Вернер, - на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что Боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение... Надо только не смотреть, а идти прямо; мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!" Однако предостерегает Печорина "быть осторожнее" с княжной. - "...Есть случаи, - сказал Вернер хитро улыбаясь, - в которых благородный человек обязан жениться, и есть маменьки, которые, по крайней мере, не предупреждают этих случаев..." На водах "преопасный воздух": даже Вернера хотели женить. "Именно, одна уездная маменька, у которой дочь была очень бледна". Вернер, как доктор, "имел несчастие сказать ей, что цвет лица возвратится после свадьбы". Тогда ему "со слезами благодарности" были предложены рука дочери и "пятьдесят душ". Он ответил, что "к этому неспособен". - Молодежь прозвала его Мефистофелем; "он показывал вид, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию". "Вернер человек замечательный по многим причинам. Он скептик и материалист", "убежден только в одном, что рано или поздно, в одно прекрасное время умрет". Вместе с этим Вернер "поэт - и не на шутку: поэт на деле, всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием: так иногда отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки! Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными"; но он же "плакал над умирающим солдатом..." "Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шага": он, по собственным словам, "скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию противника". У него злой язык: "я вас не поздравляю", - сказал Вернер Грушницкому, только что произведенному в офицеры. "Отчего?" - "Оттого, что солдатская шинель к вам очень идет…" "Видите ли, вы до сих пор были исключеньем, а теперь подойдете под общее правило". Под вывескою эпиграммы Вернера "не один добряк прослыл пошлым дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, - больные взбеленились, почти все ему отказали. Его приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе, напрасно старались восстановить его упадший кредит". В числе этих приятелей был и Печорин. - Вернер и Печорин встретились в первый раз в С... среди многочисленного и шумного круга молодежи. Среди философско-метафизического разговора оба сказали какой-то "вздор", и оба сознали, "что никто ничего умнее не сказал". Они сразу "отличили в толпе друг друга"; в Пятигорске они "часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что взаимно морочат друг друга". Тогда оба "начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером". В "галиматье" Печорина Вернер открывал "идеи", Печорин убеждался, что им вдвоем нельзя разговаривать: "они читали в душе друг у друга". - Секундант Печорина на дуэли с Грушницким, Вернер долго не мог разгадать "тайны" Печорина. Последний принимал условия дуэли на шести шагах, несмотря на предупреждение Вернера, что "секунданты противника хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого". Для Вернера "это было немножко похоже на убийство, но в военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются". Перед дуэлью Вернер был печален. "Послушайте, - сказал он Печорину с явным беспокойством, - вы верно забыли про их заговор?.. Я не умею зарядить пистолета, но в этом случае..." - Он называет Печорина "странным человеком" и прибавляет:"Что за охота! Подстрелят вас, как птицу". - "Я вам удивляюсь", - сказал Вернер и крепко пожал руку Печорину, когда они взбирались на узенькую площадку. - Перед самым выстрелом Вернер, "давший слово не мешать", дернул за рукав Печорина и шепнул: "пора!" - "Посмотрите, он уж заряжает... если вы ничего не скажете, то я сам..." - "Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит..." - ответил Печорин. Вернер посмотрел на него с удивлением. - "О, это другое!.. только на том свете не жалуйтесь..." - После первого выстрела "бедный доктор" был бледнее Грушницкого, "когда тот целил" Печорину в лоб. "Finita la commedia", - сказал Печорин, когда все было кончено, но Вернер ничего "не отвечал и с ужасом отвернулся". В записке Печорину он писал: "Все устроено как можно лучше..." Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно... если можете..." Когда Вернер пришел к Печорину "предупредить его", "лоб у него был нахмурен против обыкновения". Он не протянул руки. - "Прощайте. Может быть, вас ушлют куда-нибудь". Он на пороге остановился и - вышел.
Критика: "В беллетрическом смысле это лицо превосходно, но в художественном довольно бледно. Мы больше видим, что хотел сделать из него поэт, нежели что он сделал из него в самом деле". [Белинский. Соч. T. V.